апероль.

«она надевает чулки, и наступает осень;
сплошной капроновый дождь вокруг.
и чем больше асфальт вне себя от оспин,
тем юбка длинней и острей каблук»

И.А. Бродский

а я знаю, что она перестала ненавидеть меня за убийство против самой себя. и мы пожимаем друг другу руки.
а я знаю, что я перестала ненавидеть себя за убийство самой себя. и мне некому пожимать руку, потому что мы один человек.
«и мы все таки красиво вернемся в тот город»

его словом прозвали пепельницей, на его лице больше 10 затушенных сигарет. да жестокая, агрессивная. чем ближе мы узнавали друг друга, тем больше был мой отпор, но и наша теснота сожительства. оглянись и везде она пробегает по улицам, напряги слух и ты услышишь как она раздраженно вздыхает на тупые разговоры людей, а потом трет спичками и подкидывает их вверх, чтобы споймать как зубочистку и считает до трех, чтобы взглянуть на них и немного подбить плечом проходя мимо. не то чтобы она не любит людей, они для нее, она о них не думает, ни секунды, только осуждает меня, что я веду обычную жизнь и раздражается без конца на мою идеологическую тупость. а я говорю ей, что и в прошлой жизни я была ее зазнобой, она отрицает что всегда была одна. невозможная. носится со мной когда меня бросают и до боли сжимает в руках, грозится ответить двойной силой, шепчет как их ненавидит и неужели было мне неясно не соваться. сплю, а она уходит и потом за завтраком вскользь бросает, что кафе где мы завтракали с моим старшим братом сгорело из-за неисправности проводки. на балконе вечером сушились черные джинсы с рубашкой – пропахшие дымом. а она радовалась как черт, и только повторяла «они создают свои собственные страдания вокруг себя и топят тебя в этой тине никчемности, твое благо что я тут и тяну тебе руку».

она холодная, но никогда не греется об батареи. она кричит на меня таким сольным голосом, но прячется от громких звуков. она говорит так тихо, что я путаю ее со своим подсознанием и по ошибке порой соглашаюсь умозаключением. ее хмурые брови расслабляются только когда она стоит под дождем, в последствии дрожит и сетуют на меня, что это ощущение полезнее всего моего окружения и бездарного образования в культуре. а я огрызаюсь, что ей знать о людях, если ее рубеж это она сама и анатомия в 8 томах на книжной полке. она ест только хлеб с маслом и виноград, и щелкает молотком гранаты и грецкие орехи. специфичная и сумасшедшая. но преданная и не бросающая, или упертая со своей правдой и с собственной правотой на кон моей жизни.

однажды мне пришлось уехать, ото всех, не от нее, разорвать концы и бросить наотмашь в первую очередь саму себя. тогда я впервые обвинила ее в том, что она меня не защитила, а только подставила подножку, тем что не судачила под ухом, как я монотонно ошибаюсь. а смиренно ждала каждый день возле окна, когда я уходила в 5:00 утра и когда возвращалась в 01:00 ночи, всегда на одном месте, с поджатой одной ногой и только случайно усмехалась в воротник кофты. оглядываясь сейчас я замечаю ее разведку поступью вокруг, и аналитическое наблюдение как я ярко вспыхиваю и быстро движусь к концу фитиля. все знала и молчала. это было ее самое жестокое нравоучение, лучше бы мы как прежде дрались в изоляторах. горько, что она и не ошибалась никогда, но брошенный чемодан ей в руки встретился удивленными хлопающими глазами
«выбирай или ты оставляешь меня одну, или я уезжаю к чертовой матери отсюда»
«у тебя нет выбора кроме как уехать..но»
я больше не слушала, мне хватило кошелька и пачки сигарет, и я уехала с целью не возвращаться. оставила на ее лбу гламурно розовой помадой крест и бежала оттуда как марафонец забывавший что есть точка отсчета и что есть конец. я не чувствовала себя даже бегуном, мне ничего не виделось и воздух не трепетал волосы, я застыла в моменте когда отреклась от всего там, но и бежала я быстрее любой исчисляемой величины.
конечно она меня нашла, не сразу, сначала ходила по местам где я обычно бываю, пряталась за газетой, чтобы однажды встреча прошла не так эмоционально. но ее расчет не окупился, и прежде чем она успела скучающим видом постучать в мою квартиру, из за щеколды показался глянцево натертый черный пистолет, я добилась второй раз в жизни ее удивленных глаз «шутка, это игрушка», однажды она так пошутила с моим бывшим любовником, а я учусь. годами назад именно этого боялась, что буду у нее учиться блокаде, в этом бесспорный мастер она.
она заходит, кусает нижнюю губы, и смеется. мы больше не боремся и ее доказательство заканчивается на том, что самый вкусный кофе все же без сахара.

синтез с привкусом железа.

она сидит напротив меня с напускным спокойным выражением лица перебирая золотые кольца, а я знаю, толко подав голос она тут же скинет топорность позы, двинет мне кулаком по тонким губам с особым рыком и начнется междоусобное око за око. в попытках проучить так бьют непослушных собак или пинают первый попавшийся предмет от злости, чтобы потом засипеть от собственной импульсивности. последнее время привычно дышать пылью этой комнаты и чувствовать осадок страха и допроса в капиллярах, рвать на ней всегда черную как уголь одежду до треска швов, и единственной сожалеть об этих ее невозвратных методах доказанной правоты. мы здесь очутились из-за моих ложных надежд на прошлой недели, она агрессивно мстила за розовые очки и неположенные мечтания, а я невинно улыбалась и не жалела о своей натуре. стена будет крошиться и она ударит об этот тонкий стол в разговорной мою спину, до скрежета зубов, уронит на землю и чтобы добивать кулаками и чувствовать влагу томленной крови – не будет жалеть. а я как новичок в этих кульбитах потеряюсь и все мимо и мимо каждый раз полечу, ударюсь, и выплюну пару легких. теперь я молчу и не даю ей ни движения, ни шанса на атаку, добыча не выходит на охотника, научилась маскироваться в траве и дышать тихо, неглубоко. как я тут оказалась? я знаю, что мы с ней не сходимся во взглядах на мир и все такое, разошлись в принятии ситуации и ожиданиях если по факту. не договорились и время затянулось, щелкает по плинтусам и убегает к потолку оседая паутиной. в маленькой форточке багровел закат.

она осуждающе кричит через безумные коридоры нашей квартиры и крушит вазы с винтажных лавок, заебала, которые я приношу чтобы ее зимние ледяные глаза не опустошали пространство напрочь до нежизни и до возможности несуществования. я на стену лезу когда она рикошетит в пространстве, и неймется и мечется, пугает, что вот вот застынет и распадется от дисбаланса в собственном теле. но вода разливается и растекается по тумбе маленьким водопадом, со следующей минуты все движения застывают. терпеть ее в состоянии безразличности ко мне куда проще с собранными васильками. думаю о том, что потом когда она отдышится, и воспользуясь связями кинет меня на пару дней в обезьянник приходить в себя, я как раз пережду забастовку рабочих на улице не далеко от центра где мы живем, и смогу беззаботно пробираться в полдень к любимой булочной. квартира конечно опустеет, и я буду под арестом натачивать не то свой хребет, не то стену, а она часами довольствоваться и ждать несостоявшегося покаяния в соседней комнате. почему она никогда не носит ту строгую форму? может быть это вытянуло с меня капельку страха, а не пота от постоянной борьбы. когда ей не нравится как я себя веду (не смейтесь пока я не до расскажу до конца), она запирает дверь и ломает вставленный ключ, не сомневаюсь, что рукой, ей хватит силы. а мне и остается только долбиться в дверь пока силы не уйдут и заснуть на коврике. никогда снаружи, всегда внутри, как экспериментальному образцу в клетке. а она ее подпирает и слушает. проходит время и следующей ночью с невинным видом распахнув дверь она тащит книги кафки, камю и прочих деятелей. сквозит потом так от незакрывающейся двери, что падают стекла и соседские коты наглеть начинают, трутся об косяк и уходят напрягая усы, энергия отталкивает возможно, я бы тоже не решилась на их месте переступать порог, и я поглядываю в проем двери, и ловлю момент для побега на пару часов.

когда ее, я не знаю кто она ей приходилась, изнасиловал один сопляк совершенно точно молодой настолько, что именно молоком ударило в голову, она не распространяясь на слова подхватилась ночью помчалась. оказалось, сорвавшись на грубость она оставила его с тремором в руках как после заводной машинки. пропахшая и потная завалилась в кровать беспокойно спать. крепко прижала меня со спины и шептала в затылок слово "никогда". единственным моим движением было моргание век, не решилась.

Я бы не уходила. Я бы сидела, терла
Ободок стакана или кольцо
И глядела в шею, ключицу, горло,
Ворот майки – но не в лицо.
Вот бы разом выдохнуть эти сверла -
Сто одно проклятое сверлецо
С карандашный грифель, язык кинжала
(желобок на лезвии – как игла),
Чтобы я счастливая побежала,
Как он довезет меня до угла,
А не глухота, тошнота и мгла.
Страшно хочется, чтоб она тебя обожала,
Баловала и берегла.
И напомни мне, чтоб я больше не приезжала.
Чтобы я действительно не смогла.

Вера Полозкова.

«мы врем нашим мамам. отцов мы не знаем. мы кольца на самый большой надеваем. мы меряем силу ладоней – кто крепче. мы злимся когда обзывают нас грубо.
по-девичьи нежно. по-девичью сочно.

а я слушаю тома йорка про самый уличный спирит.»

она выпускает змей, она улыбается мне.

если бы мне довелось играть на сцене, я бы играла четвертую или пятую роль на сцене из трухлявого дуба, где около оркестровой ямы внизу наклонены доски так, что подойдешь к краю для поклона, и рискуешь скатиться и облажаться.
если бы мне довелось быть пилотом и руководить не птицей, а как я считаю белой кометой, то непременно только вторым пилотом, чтобы дольше и внимательнее позволить себе смотреть на облака.
если бы мне довелось участвовать в строительстве башни, которая в Париже, то участь выбранная мной это бить заклепки и промазывать мимо сверкая молотком о металл, и материться как сапожник по улице ближе к Сене, и курить беззаботно свешивая ноги с балки, а не думать о том, сколько лет она вообще простоит.
если бы мне довелось быть физиком, то я бы ушла в преподаватели и рассказывала бы нудно и монотонно что яблоко упало не на голову, а по правде просто рядом. и мы бы стреляли с 13-ти летками из лука в яблоко, а в конце кто нибудь случайно проткнул мне голову, а яблоко на макушке осталось так же целостным в этом пространстве и красным.

если бы что-то было бы суждено иначе или вариативно, я бы выбрала никогда не играть больших и первых ролей.

о, настоящая девушка – южная ночь наступает. расплескал под белым камнем собора виртуоз свою страсть на гитаре и звучит уходящим табачным дымом вниз по каналу. пока в тихих вечерних дворах мужчины и дамы танцуют фламенко.

«Боросово присутствие напоминало мне, как, бывает, чувствуешь себя, когда с кем-то живешь. И как это неудобно. Как ужасно сбивает с собственных мыслей и рассеивает внимание. Как другой Человек начинает раздражать не столько своими действиями, сколько своим присутствием. И когда он выходил утром в лес, я благословляла мое замечательное одиночество. Неужели это возможно, думала я, что люди десятки лет живут вместе, бок о бок. Спят в общей постели, дышат друг на друга, нечаянно толкаются во сне. Не буду скрывать, со мной этого не случилось. Некоторое время я спала с одним Католиком в его постели, но ничего хорошего из этого не вышло.»

ольга токарчук.

закрылся гештальт – затвор камеры захлопнулся. последнее желание из прошлого сбылось и замкнуло историю.

ты объясняешься, что таким белковым омлетом и пивом завтракают в Чехии. подпаливаешь газ и скрываешься в ванной, оставляя на меня начало готовки, смеешься и на твои россыпи веснушек падает луч рассвета. форточка лязгает от ветра, не закрывается. дымящиеся бутылки пива Heineken и нагретая сковородка, какое слияние, а я даже представить не могу что мне со всем этим делать, когда ты теплая и парная только целовала меня под одеялом, щекотала кожу по дуге талии и шептала как сильно ты бы хотела остановиться навсегда, здесь, со мной, в этом городе или в этой стране. и уменьшая огонь я слышу как течет вода по трубам и срывается у тебя в ванной комнате. ты любишь специи? а как же соседка снизу выращивающая травы так старательно, что исключительно по пятницам у тебя четко на балконе и в щелях квартиры несет розмарином и душистыми травами. когда я любила тебя на полу полу при самом входе, мне казалось, что вокруг нас трава и шумящий лес. омлет подгорает, но к пиву же так и нужно? ты подпираешь мой бок и говоришь, что вода бежит и я стремительно должна убегать, а ты доведешь это чудо до совершенства и добавишь секретный ингредиент (у меня это черный перец, только тс-с). к тебе в маленькую форточку в ванной по утрам стучат ласточки, ты боролась с ними, а потом перестала, боялась, что они принесут тебе птенцов и ты никогда не разберешься с сопровождающим мусором от них, но они всегда оставались довольно приличными и как ты не представляли себя в продолжении рода, вы сходились. а я теперь думаю что даже птицы бывают разумными куда более чем мы себе представляем. город шумит, этот коричневый кирпич отдает шоколадом и спаленным песком, когда журчащим образом начинает переливаться после 8 утра. и люди снуют то туда то сюда, оставляя на первых этажах песок и пыль. совсем рядом рынок и я понимаю, что на столе не хватает твоих любимых красных яблок, сочных и таких спелых, которые бывают только в андорре или в солнечных песках болгарии. мокрые волосы капают мне на тарелку и ты смеешься, что в нашей семье полотенце существуют только для приличия.

дарить цветок, не предупредив, что на нём остался поцелуй, неприемлемо. однако сожалений нет.