Я всегда больше любила писать, чем говорить вслух, поэтому часто пишу и редко говорю вслух. Но вчера мое говорительное несовершенство удивило даже меня.
Я шла домой по безлюдной улице, было холодно, солнце уже спряталось за домами. Мне захотелось поделиться с друзьями одной историей, и я решила, что удобней будет записать голосовое. Достала телефон, начала говорить… И вдруг замолчала, прислушиваясь к собственному голосу — так громко и неуместно он прозвучал в этих зажатых между домами сумерках. Мне даже показалось, что кто-то за темными окнами слушает меня, и вряд ли это человек.
Пришлось стереть запись и рассказать историю текстом.
Может, это было очередное проявление моей вздернутой тревожности, какие-то отголоски древних инстинктов. А может, моя собственная привычка прислушиваться отразилась от одного из окон — и я стала одновременно и говорящей, и слушающей. Или я вспугнула привидение — никогда нельзя исключать невозможное. Ясно одно: лучше не нарушать ноябрьскую тишину без веской причины.
Я шла домой по безлюдной улице, было холодно, солнце уже спряталось за домами. Мне захотелось поделиться с друзьями одной историей, и я решила, что удобней будет записать голосовое. Достала телефон, начала говорить… И вдруг замолчала, прислушиваясь к собственному голосу — так громко и неуместно он прозвучал в этих зажатых между домами сумерках. Мне даже показалось, что кто-то за темными окнами слушает меня, и вряд ли это человек.
Пришлось стереть запись и рассказать историю текстом.
Может, это было очередное проявление моей вздернутой тревожности, какие-то отголоски древних инстинктов. А может, моя собственная привычка прислушиваться отразилась от одного из окон — и я стала одновременно и говорящей, и слушающей. Или я вспугнула привидение — никогда нельзя исключать невозможное. Ясно одно: лучше не нарушать ноябрьскую тишину без веской причины.