Сергей Пашков | Самиздат


Гео и язык канала: Беларусь, Русский
Категория: Книги


📲Массовик затейник: https://t.me/sergeysuomi
📓На ЛитРес: https://www.litres.ru/71345695

Связанные каналы  |  Похожие каналы

Гео и язык канала
Беларусь, Русский
Категория
Книги
Статистика
Фильтр публикаций


«Плакса».

Она всегда знала, что мне важно оставаться в её глазах непоколебимым. Важно смотреть на себя её глазами и видеть в человеке напротив визионера. Я справлялся с этой задачей на ура, но не был уверен, что хочу продолжать.

Почему я просто не могу превратиться в облако из чувств и занять собой всё свободное пространство в комнате, если рядом с ней я этого хочу? Если я не могу быть с ней собой, то рядом с кем мне вообще нужно быть? Я хочу говорить тем языком, на котором не принято общаться с особью человека: схватить двумя руками бодлеровские часы и вбить рок и раскаяние в землю прямо у неё на глазах. Задуть солнце и облапать её в утробной темноте этой комнаты, пока подъезды за стеной продолжают отрыгивать людей во мрак доживающего последние дни города.

Но на деле мы с ней практически не общались. Обсуждали доставку еды, списки покупок и планы на выходные. Обсуждали хоть что-то, чтобы просто отдохнуть от придушиваний и укусов.

Когда мы брали друг друга за руки, меня тут же выворачивало наизнанку. Теплом её ладоней, как мне тогда казалось, можно было питать города или растапливать печи концлагерей. Всё зависело лишь от того, как она сама захотела бы использовать это тепло. А мне и его всегда было мало.

— Ты вообще бываешь сыт? Сном, едой, еблей?

— Я не хочу с тобой спать. Почему-то думал, что тебе это нужнее.

— Да ну. Праздных забирают в ад первыми. Ты же знал?

— Это тебе Стендаль подсказал, теоретик? Ты уж меня прости, но Чехову я доверяю больше: без праздности хуй нам, а не личное счастье.

— Напиши об этом заметку, плакса.

— Нет, теперь все заметки буду писать о тебе.

— Не будешь. Ты не любишь писать о слабостях. А напишешь обо мне и все сразу назовут тебя плаксой.

— Они и так назовут.

— И будут правы.

— Может быть. Я не уверен. Для них сейчас правды не существует. Они слишком заняты расчеловечиванием. А в этом деле очень опасно признавать существование правды. Вот пусть и обо мне тогда скажут, что всё там не так однозначно.

— Ой бля, а ты и правда боишься, что люди увидят в тебе меланхолика?

— Меня больше пугает, что ты называешь себя моей слабостью. Я ещё никогда не чувствовал себя сильнее.

— Люди не видят силы в чувствах других, дорогой мой дурак.

— А разве уверенность в себе это не чувство? Потому что сегодня я пиздец как в себе уверен.

И я ей правда не врал, хоть и произнёс последнюю фразу с издёвкой. Мне не нужно будет прикидываться бездушной машиной, если я принципиально не признаю превосходство бездушной машины над желанием запеть под окном серенаду или выдумать новый стих. Жизнь, конечно, вносит свои коррективы, но этим занимаются и антидепрессанты. Утром меня снова размажет, и я не смогу встать с кровати. А пока мне хотя бы есть о чём говорить.

— Уж поверь, провалявшись год без единой эмоции, ты заскулишь от счастья, когда вдруг человек, которому ты небезразличен назовёт тебя плаксой. Надеюсь, что следующая женщина, которая будет держать меня за руку, это оценит.

— Я тоже это ценю, — впервые за весь диалог я услышал в её словах что-то похожее на тревогу.

— Тебе нет никакого смысла меня обманывать. Можешь и дальше бояться любого проявления чувств, но выкидывать сторис с катетером в руке, когда в очередной раз попадёшь в приёмный покой. Если в этот момент я буду в твоём городе, то обязательно приеду к тебе с мешком клементин, чтобы ты снова назвала меня плаксой.


«Транслируя осень»: Болтовня.

Квартира пропахла нашим потом и вишнёвой настойкой. За вечер мы выпили бутылки три. Я лежал на животе, а она гладила мне спину.

— Мама всегда говорила, что я должна спать только с мужчинами на класс выше отца. Прикинь? А я с детства хотела экспериментировать с отбросами. Вот бы найти себе байкера или панка. Или барыгу. Ты представь, ебёшься за вес и не паришься.

— Ага, но на деле ебёшься со мной за «спасибо».

— Сам знаешь, это временно.

— Да, знаю.

— Неужели ты ни разу не думал, что всё может быть по-другому?

— Думал, конечно. Я же не робот. Ты сегодня дважды прокусила мне губу, чтобы это проверить.

— Ой, да не ври. Я просто хотела тебя съесть. Или выпить. Да похуй. Лучше бы честно мне всё рассказал.

— Я не хочу усложнять, понимаешь? Я в этих вопросах не самый везучий чувак. Я как только начинаю чем-то болеть, мне потом сложно оторвать это от себя. А отрывать приходится постоянно.

Я почувствовал, как её ногти впились мне в спину:

— Ты же говорил, что ничего не боишься.

— Я много чего боюсь. Просто не кричу об этом на каждом шагу. Я, бля, до усрачки боюсь клещей, ветряков и хирургического вмешательства. Но ничего из этого нет в нашей комнате. Нас с тобой тоже в ней нет. Всё, как ты когда-то хотела.

Она резко завалилась на спину рядом со мной, повернула голову и уткнулась губами мне в ухо. Капризные интонации сменил её мягкий шёпот.

— Я знаю, что ты спишь с кем-то ещё. Знаю, что нам так можно. Но будто бы можно только тебе. Потому что мне противно от мысли, что когда-то я могла такое придумать. Я не знаю их имён и номеров телефонов. Не могу представить, как они смеются и какие наряды они надевают. Но я будто бы с каждой из них спала, понимаешь?

— А теперь дай слово, что это не главная причина, по которой я до сих пор тебе интересен, — даже не заметил, как повысил на неё голос.

— Заткнись. Я всё это понимаю.

Она перепрыгнула через меня и направилась в сторону балкона.

— Оденься, там холодно.

— Не холоднее, чем рядом с тобой, дурак, — засмеялась, взяла с подоконника сигарету и вышла на балкон.

Я приподнял голову, чтобы посмотреть на неё, но в глаза бросилось только предрассветное небо, которое сегодня напоминало мне растущую гематому.

С балкона она вышла на носочках, но уже по её взгляду я понял, что разговор ещё не закончен. Да и пусть. Я был готов спорить с ней сутками. А молчать был готов даже неделями.

— Кстати, как тебе моё новое бельё? Ты вообще обратил на него внимание?

— Что? При чём здесь бельё?, — я искренне охуел от смены риторики.

— Вы никогда не уделяете женскому белью должного внимания, но почему-то постоянно пиздите, что мы покупаем его только ради вас.

— Кот, мы найдём твоё бельё и я обязательно оценю его отдельно от твоего клёвого тела. Договорились?

— Не напрягайся, его оценили ещё до тебя. Тело, думаю, тоже.

— Да, и как же это?, — моё любопытство зашкалило.

— До отъезда к тебе я заходила в Дану. Хотела взять пару футболок и шорты. В соседней кабинке какая-то женщина примеряла платье, пока её мужик пялился на меня сквозь щель в шторке.
Бля, как же он покраснел, когда мы встретились взглядами в зеркале. Я как раз была в этом белье. Я просто улыбнулась и подмигнула ему. Сначала самой было неловко, но потом я вспомнила о тебе. О нашем… Окей, о моём плане. У меня от злости в глазах потемнело, я просто распахнула кабинку и указала ему пальцем на пуфик. И я тебе клянусь, в тот момент я была готова абсолютно на всё. Была бы трахнута в примерочной пожилым, женатым дядькой, потому что так и не разобралась в себе. Потому что не научилась жить эту ебучую жизнь, — первая слеза уже катилась по её щеке.

Я начал вставать с кровати, чтобы как-то её успокоить. Но было уже поздно.

— Но ничего бы не было. А знаешь почему? Вы только говорите о том, что ничего не боитесь. А на самом деле вы боитесь вообще всего: ветряков, ковида, войны. И больше всего на этом свете вы боитесь женщин. Жён и матерей, любовниц и строгих директрис. Всех, у кого есть или была возможность рожать.


В этот момент я уже понял, что наш диалог станет моей новой заметкой.


«Транслируя осень»: Встреча.

Не произвели на свет, наверное, ещё того таксиста, который не пожалуется на жёсткий лежачий полицейский или на неправильно поставленную точку подачи в приложении. А мне сегодня везёт. Он в целом недоволен жизнью. Всю дорогу до вокзала жаловался на пиздёж в телевизоре и свою неверную жену. Наши взгляды лишь дважды пересеклись в зеркале заднего вида: первый раз он заглянул в него, чтобы отыскать в моих глазах сочувствие, и второй раз - чтобы убедиться, что сочувствия он не дождётся. И правда, как же так вышло, что по телевизору показывают один пиздёж, а твоей жене присовывает участковый? И не звенья ли это одной цепи, если ты по своей наивности только ближе к пятидесяти стал понимать, что все вокруг хотят тебя наебать? И ты такой не один. Нас миллионы. Но сегодня я не планирую думать об этих списках, потому что мне нужно быть на вокзале вовремя.

Мы запланировали встречу на последнюю субботу лета, потому что знали, что осень проведём по отдельности. Потому что мы до сих пор живём в мире, где летние каникулы ни к чему не обязывают, а осень придумана для серьёзных людей, которым не терпится реализовать свои карьерные планы. Да и должного уюта в холодные дни мы друг другу дарить не сможем. Этот союз не про тепло. Летом и так слишком душно, а для осени тепла нужно на порядок больше, чем мы можем выделить силой трения.

Такси плавно скользило по серому полотну асфальта, которое сегодня можно было запросто спутать с свинцовым небом, обнимающим девятины окраин. Единственным лекарством от беспросветной серости этого города были яркие витрины бутиков и кислотные вывески заведений, блики которых прыгали по проезжающим мимо автомобилям. Дорога до вокзала не должна была занять больше двадцати минут, но даже за это время я успел потеряться в собственных мыслях и несколько раз обновить новостную ленту: заголовки о новых трагедиях и потерях. В общем-то, ничего нового. О прибытии нам любезно сообщил
голос навигатора.

Я поблагодарил «рогоносца» за нашу поездку, хлопнул дверью и двинулся в сторону главного входа. Голос из громкоговорителя уже объявил номер пути, на который вот-вот прибудет её электричка. С детства не перевариваю вокзалы. Ненавижу в них абсолютно всё: от стука колёс чемоданов до попрошаек, готовых засосаться с тобой за мелочёвку. От фыркающих поездов и до лениво прогуливающихся по платформам правоохранителей. Но сегодня я готов закрывать на это глаза.

Я оказался рядом с нужным вагоном вовремя. Проводница как раз помогала первым пассажирам выйти из поезда.
Пожалуй, это был последний момент, когда я ещё мог контролировать тело и мысли. В тамбуре вагона появился знакомый мне силуэт: сердце дико заколотилось, а руки начали искать положение, в котором я буду выглядеть для неё максимально расслабленным. С любой другой эти игры мне бы не пригодились. Я бы честно сказал, что волнуюсь и во всю распахнул объятия. Но она не такая. Она из тех, кто любит людей за безучастность. За осуждение во взгляде и в разговоре. За попытки смотреть сквозь неё. Мы обсуждали эту тему в моменты, когда говорить уже было не о чем. Для нас вообще не было ничего важнее разговоров на заслюнявленных простынях. Правда, признаться в этом никто не спешил. Сам факт наличия травмы она не скрывала, а первопричинами я не интересовался, — это хлеб терапевта.

Я уж не знаю, как мне сейчас снова не скатиться в яму из розовых соплей, но её объятия ощущались, как самый надёжный бронежилет. Она обняла меня с такой силой, что грохот проходящих мимо грузовых вагонов превратился в безмятежную мелодию для романтического кино. Из-за разницы в росте могло показаться, что обнимая меня, она пыталась разглядеть мой мозг через ноздри. Но своим взглядом она буквально чеканила своё имя на самых темных углах моей памяти. Это было не больно. Тогда я вообще об этом не думал. Меня больше волновало то расстояние, которое оставалось между нами даже в моменты самых крепких наших объятий. Но это всё моя профдеформация. Давно себе в этом признался: «чем грубее меня выебет новый день, тем краше будут заметки».


Без её красоты весь мир вокруг безвозвратно тускнел. Майские закаты впечатляли не больше фонарей у подъезда, а звёзды не рассказывали ничего нового. Они только пугали меня невообразимым масштабом космического цикла, где весь наш мир — секундное помутнение в глазах чёрной и безразличной вселенной. Так проходили недели и месяцы, так я постепенно открывал для себя пустоту.


«Чудеса не живут за решёткой желаний серьёзных людей».

Выдавил из себя эту фразу и потянул фужер к пересохшим губам. Вечерний город сбросил официальный наряд, а над верандами ресторанов зажглись первые огоньки. Вид на центральные улицы заставляет проводить всё свободное время на балконе.

Я бесконечно люблю этот город, прожил в нём большую часть своей жизни. Конечно, тогда всё было не так: я много работал, писал и только мечтал о выходе в люди. Лепнину заменяли облезлые стены хрущёвок, а дворы-колодцы казались порталами в другие миры. Так всё и есть. Вот он – один из других миров, который когда-то казался чужим: на этажерке терпеливо ожидает Гюго, а в уборной милая спутница примеряет наряд для вечерней прогулки. Я пишу эту заметку и тоскую по тёмному лесу, где мог бы и дальше мечтать о сегодняшнем дне.


«А смысл».

Ещё вчера я точно знал, чего хотел. Но сегодня наступил новый день: смыслы вчерашнего дня меня больше не волнуют, а новые я давно не генерирую — незачем. Безразличное «завтра» неизбежно поднимет нас с кровати, и мне точно придётся собирать себя заново. Я начинаю с плей-листа: он задаст темп новому дню и поможет подобрать одежду по настроению. Зайду в директ и выберу человека, которому мне искренне захочется написать. Может, это будет близкий друг, с которым нас разделяют тысячи километров и нескончаемые споры по поводу последней экранизации Лавкрафта. А может, я предпочту ему весёлую БДСМщицу, которой полночи напролёт буду объяснять, что искать барыг опенколлом — не самая лучшая из затей. Она снова начнёт упрекать меня за «вторичность» моих заметок, а я с невозмутимым лицом продолжу пить вино и разглядывать её партаки. Меня это правда не задевает, скорее заводит. Ты, конечно, видела жизнь из окна отцовского крузака и даже знакома с Гессе, если сейчас цитируешь композитора Куна и безапелляционно утверждаешь, что нельзя избавиться от страданий, излив свою историю на бумагу. Но в моей системе ценностей ты вряд ли станешь авторитетом или равноправным партнёром. И уж точно никогда не будешь соавтором. Ты — девочка, недолюбленная своим отцом. Именно поэтому мы здесь собрались. Это главное обстоятельство, которое сделало наши встречи возможными.
Я говорю об этом с любовью и знанием дела. Иначе бы ты никогда не обратила на меня внимания. Типичные травмы, которые я притягиваю к себе магнитом. И здесь уже ничего не поделать. Сама всё прекрасно знаешь и выпрашиваешь по капле тепла от каждого встречного грубияна. Но соавтором ты не станешь.

Вот если бы выпил водки с Венечкой Ерофеевым, то точно послушал бы его лекции о «вторичности». Часто думаю о том, что сказала бы Ника Турбина, если бы увидела меня сидящего на подоконнике пятого этажа. Но с тобой мне круто и без «процессов гниения».

День начался с Аквариума на виниле, а значит, я обойдусь одиночеством. Из открытого настежь окна в квартиру проник майский ветер, захвативший с собой запах сирени. Всё помещение окутал влажный весенний воздух, который оставил мурашки на моём теле. Да, день начался ближе к вечеру, но уже наделил меня новым смыслом. Я безумно хочу истоптать этот город, задевая плечами лепнину незнакомых домов. Сегодня я вижу в этом особый смысл, потому что «завтра» все эти смыслы будут не теми. Буду не тем и я.




«Привычки».

А я ещё никогда не встречал такого красивого тела и настолько гниющей в этом теле души. Казалось, что если я вставлю в неё пальцы, то запачкаю гноем все простыни и пододеяльник. Так я представлял каждую травму и надлом в человеке, когда мы оставались наедине. Сама близость с ней воспринималась психикой, как что-то враждебное для каждой клетки моего организма. Но разрыв дистанции между нами всегда обходился ещё дороже. Поэтому нам было так важно сохранять этот мерзкий союз.


духи диор во флаконе, месяц под следствием.
пока она раздевается на балконе, я жалуюсь на наследственность.

три года не вижу себя ни с кем,
но боюсь засыпать один.
и довольствуюсь не тем, кем хотел,
а теми, кто приходил.

«слабым пизда» – говорит, раздвигая ноги,
заливает гостиницу звонким смехом.
для неё это просто хобби,
для меня это лучик света.

утром паника и принятие,
шесть пропущенных и пробежка.
она больше не обаятельна,
она больше не интересна.

мне противны любые трения,
в голове одна мысль ревёт:
«ты обязан любить себя,
как когда-то любил её».


«Наедине».

Наша реальность — липкий и вопиюще пошлый поцелуй Кафки с Оруэллом. Если честно, я даже не всегда уверен, что это реальность. Могу так загнаться, что начинаю искать любые артефакты, которые способны доказать мне, что я просто отсыпаюсь после очередной бессонной ночи. Только сновидениями можно объяснить тот сюр, который происходит вокруг. Вот выглянул бы сейчас в окно — увидел, что дождь идёт снизу вверх и сразу бы выдохнул.

Но ведь дождь продолжает идти. Он уже вторые сутки льёт без остановки. Ещё немного и мы с ней начнём друг друга покусывать. Нам вообще противопоказано проводить столько времени в закрытых помещениях. Всё начинается с милых разговоров и приятных поглаживаний, но всегда заканчивается только подвешиванием.

Мы подходим к этому деликатно, соблюдая все ритуалы: она говорит за меня, а я говорю за неё. Говорим то, что нам хочется слышать: «ты всегда поступаешь правильно», «наши имена начинаются с одной буквы», «мы две части одного целого». Так всё и есть.

Мы можем в чём-то не соглашаться, но только по пустякам. В остальном у нас одна цель — неизбежно оказаться друг в друге. Сделать это так, чтобы никакой предыдущий конфликт не влиял на исход. А этим исходом точно будет подвешивание, я писал об этом чуть выше. Всё выходит логично: не зря же мы так друг друга хвалили, и не зря ругали весь этот чуждый нам мир.

Мне нужно уметь найти к ней подход. Иногда через силу, а иногда через нежность — это не так уж и важно. Сами попробуйте наёбывать совесть.


Читатель наивен, критик озлоблен, а автор противоречив.

Но если читатель наивен по доброй воле, то в критике говорит ненависть к собственной недопрофессии. Ненависть к противоречивости автора.

«Ругателю» нужно построить рамки, в пределах которых автору станет стыдно за собственную эклектику. На деле же таких рамок нет, спроси у любого мёртвого автора. Живых лучше не трогать, ты только добавишь им противоречий и раздвинешь эти рамки до масштабов, в которых почувствуешь себя слабоумным. А тебе и так тяжело.

Тебе же ещё вести за собою толпы и ставить под сомнение каждый тезис, который злой автор пихает в клювы «неокрепшим умам». Не самая простая задача, но ты однозначно справишься. Если что-то пойдёт не так, просто ткни читателя «клювом» в биографию автора. И всё им станет понятно, читатель ведь так наивен.

А автору что? А для автора ты паразит. У него на полке есть всё, что ты можешь ему предложить: Лотреамон подпирает Библию, а «Маленький принц» зажат между книжками Уэлша.

Он так живёт, в этом всё таинство церемоний: от желания вывернуть наизнанку все жанры до идеи запрыгнуть в петлю. Автору точно не нужен критик, потому что автор всегда готов сожрать себя сам. Автор себе и творец и палач. Он же себе и критик.


«Ты не такой».

Открываю глаза, — пытаюсь понять где я и какой год на дворе, а вокруг ебучие комерсы рассказывают о постиронии, заворачивая свою телегу в лаваш из методичек о метамодернизме:

«Выкупил? Да точно не выкупил!». Хуй тебе на ворот, товарищ постмодернист. Категория «выкупил» подойдёт ньюскульщику, который на секунду залетел в чарты. Подойдёт твоей синей подруге, которую пустят по кругу и снимут на видео. А ты вот не выкупишь и не узнаешь — она же забита по лекалам инстасамки: те же шрифты, змея на рукаве и какая-нибудь памятная дата.

Реально, лучше не выкупать. Иначе рискуешь понять, что хуёвый ты постмодернист, а система координат не меняется уже столетия. И как тебе живётся в мире, где каждая нейросеть пишет лучше, чем ты? Ну вот как?
Эта же нейросеть заблюрит лицо твоей подруги, чтобы кентов не притянули за изготовление и распространение. Сами вы не заявите, потому что никто кроме вас двоих не выкупит такой постиронии. Но и это ещё полбеды.

Поболит, побегаете друг от друга и дальше на встречу «постиронии»: шишки, партаки и пепельница залитая водкой. За синий угар и попытки в гранж не осуждаю, но и выкупать здесь нечего — тобой всё равно управляют чувства. Где-то между триггерами и юморком уровня Рептилоида тлеет огонёк из живых эмоций, просто кто-то хуй на него забил. Выкупил? Выкупил!


«Отражение». Из воспоминаний:

Это было ни с чем несравнимое предчувствие праздника. До встречи в кафе оставалось несколько часов, столы были забронированы, а друзья и знакомые больше не обрывали мой телефон, потому что и так не успевали закончить свои будничные дела.

Вечер омрачала только одна значительная деталь — она не хотела там быть. Нет, не потому что мои товарищи чем-то её не устраивали, об этом она бы точно сказала. Она вообще любила говорить прямо, а я за эту прямоту её и любил. Ещё за два дня до мероприятия она обозначила, что не хочет меня с кем-то делить. Почти в приказном тоне намекнула, что долго мы там не задержимся. Как же я тогда захохотал. Как же кривлялся перед её решительным волеизъявлением. Это мне сейчас не смешно, а тогда всё выглядело слишком забавным.

В гостиничном номере было темно, но тусклый свет уличного фонаря отбрасывал квадратный отпечаток окна на стену. Там ещё висела картина. Если память меня не подводит, то это был Куинджи. Но я настолько не визуал, что вполне мог спутать его с каким-нибудь «Шишкиным». Но вроде бы Куинджи.

Она уже надела вечернее платье, подошла ко мне и повернулась спиной, чтобы я помог ей с застёжкой. Наши глаза встретились в зеркале напротив и меня буквально осенило — я не хочу никуда идти. А если пойду, то до конца дней буду жалеть о том, что не провёл с ней наедине эти драгоценные пару часов. Я поцеловал её в шею и крепко вцепился пальцами в талию, но наши взгляды будто бы навсегда застыли в том зеркале: грусть, бесконечная нежность и презрение к каждому гостю на предстоящем мероприятии.

Мы презирали их за сам факт существования, за желание разлучить нас даже на уровне разговоров о бесполезных книжках и музыкантах. Вас не спасёт Митчелл и не отпоёт Высоцкий, если сами вы никогда не любили. Если вы не стояли на нашем месте и глаза ваши также не нуждались друг в друге. Это был союз безразмерных эгоистов и лицемеров, это было партнёрство в сфере презрения ко всем окружающим. И с этим партнёрством мы прекрасно справлялись.

Поставили мой телефон на полёт и решили даже не застёгивать платье.


«Правда, которую лучше забыть».

В современном мире поиск правды стал необоснованно рисковым занятием. А точно ли в современном? И точно ли попытки найти «правду» не являются самым огромным заблуждением во всей этой истории?

Убеждённый в своей правоте человек, как по мне, никакую правду не ищет — он лишь оправдывает собственные убеждения. Никогда не видел ссоры на почве нежелания найти и затем навязать свою правду другим. В основе каждого конфликта лежит поиск единственной и непоколебимой истины, которую другие согласятся назвать и своей истиной тоже. За эту
«правду» топил Данила Багров и за эту же «правду» отдал жизнь Николай Иванович Вавилов. Кто-то из них должен был молча отказаться от своей правды? Я так не думаю.

Но ещё я не думаю, что кто-то из носителей
«правды» считает себя счастливым её обладателем. Это же сколько жестокости и спеси должно быть в человеке, чтобы считать свою правду единственным источником истины в нашем мире. Кем нужно быть? Ну наверное Богом каким-то. Впрочем, с такими примерами мы тоже знакомы.

Важно не путать и не подменять понятия. Вся история человечества показывает, что нет ничего разрушительнее поиска правды.


И если у правды такая цена, то не лучше бы о ней и вовсе забыть?



Показано 15 последних публикаций.