Юбилейный год.

В 2014 году я писал книгу, абстрагируясь от внешнего мира. На Украине начался Майдан: в телевизоре мелькали радостные лица девушек с венками цветов, студенты, ряды ОМОНа, вышиванки. Но я был мысленно далеко, спешил, надо было закончить книгу. А потом была Одесса. Людей сжигали заживо в Доме Профсоюзов. Помню, ходил ночью по аллее возле дома, курил, сжимал кулаки, смотрел на звезды. Тогда наверное впервые пришло понимание, что эта война станет лично моей.

А потом начался Донбасс. Я смотрел телевизор, и кругом были георгиевские ленточки, где-то уже стреляли; и женщины и дети говорили в камеры ведущих каналов, что они русские, что они с Россией, а я мысленно шептал, обращаясь к Кремлю со всеми его башнями - "только не предайте их, только не предайте..". Уже тогда было понимание, что могут предать. В сюжетах из Донбасса не чувствовалось той мощной политической воли, что была в Крыму. И горели города, лежали вместе убитыми матери и дети, женщины плакали в экране, заламывая руки; мелькали лица ополченцев: разные лица - возбужденно весёлые и злые, но просветлённые в уверенности своего выбора. А я, мрачный, ходил каждую ночь по аллее и думал, - почему эти люди сражаются, умирают, страдают за мои идеалы, за моё мировоззрение, по сути - за меня, а я смотрю на них с другой стороны телевизора и ем греческий салат.

В декабре 14го года закончил книгу, увидел во сне какую-то невероятную икону Божьей Матери и пошёл к уважаемому мной священнику. - "Благословите, отче, поеду на Донбасс". Если бы он мне сказал, что говорили все - "Это не твоя война, у тебя обязанности перед семьёй, детьми, что будет если тебя убьют или привезут назад покалеченным", я бы его не услышал. Война была моей - там за мои идеалы гибли люди. И я думаю именно о семье, о многих семьях, чтобы они потом не увидели своими глазами, то что увижу я. Уже на тот момент было понимание, что зёрна ненависти посеяны слишком глубоко, и война, если её не купировать там, попрёт как опара из горшка. Что разумнее заранее взорвать айсберг на пути, чем потом драться за шлюпки на Титанике.

Но священник ничего такого не сказал. Он произнёс единственно верные слова, которые я мог услышать. Зная меня, он сказал - "Возьмёшь в руки автомат, - сделаешь то, что потом себе никогда не простишь". Война есть война, всякое бывает: нечаянно убьёшь ребёнка, или женщину, и потом будешь таскать её за спиной всю оставшуюся жизнь. Я сказал. - "Тогда поеду помогать". - "Езжай, но бойся" - был его ответ. И я поехал.

С тех пор прошло 10 лет. Автомат всё-таки пришлось брать - от дронов. Появились неравнодушные люди, которые передают копеечку, нашлись единомышленники, из которых впоследствии образовалась команда. Было чёткое убеждение, что если людей на Донбассе предадут, лично мы с ними будем до конца, каким бы этот конец не был. Сидели с ними в убежищах, в подвалах, в погребах, таскали раненых, помогали хоронить умерших, лечили их, восстанавливали больницы, открывали пункты мед помощи, создавали проект — "бесплатные аптеки", ремонтировали школы и детские садики после обстрелов, налаживали в школах горячее питание. Вывозили из зоны боёв детей целыми классами, вместе с учителями. По всей фронтовой линии брали на себя недоступные места и помогали, помогали... Открывали молитвенные комнаты, помогали строить церкви, чтобы отпевать усопших, занимались эвакуациями целых сёл "под ключ" - искали общежития, оборудовали их, набивали холодильники, а потом туда вывозили людей из-под огня. Некоторые посёлки эвакуировали вместе с разведкой по два раза. Потом начались штурмы новых городов, заходили туда сразу, кормили, спасали, вместе с властями организовывали посреди хаоса общины самоуправления, оборудовали подвалы, чтобы провести зиму, - Господи, что мы только не делали... И за всё это время только пару раз попались на камеры. Не ради славы - ради своих. Наших. И да, привозя продукты бабушке среди руин, мы не просто делали доброе дело, мы укрепляли тыл. А в новых городах своим отношением меняли навязанное людям представление о пьяной, бессердечной, жестокой Руси. Так было, и так будет - до конца.