okładka

С. делится профессиональным. Говорит, самоубийство нынче рассматривают скорее как просто убийство. То есть не как акт отчаяния, а активное прямое действие. Убийство другого, причём концептуального и не очень. То есть речь не совсем о том, кто рядом и смотрит твою жизнь, или по которому ты себя оцениваешь, а живой другой. Который, по мнению самоубийцы, либо недостоин этого мира, либо наоборот мир говно, и самоубийца аки Зорро спасает несчастного вброшенного.

Настоящее же самоубийство - оставить себя (чы того другого) жить дальше. На кровати, наркотиках или вообще просто так. Самоубийца - безинициативен, отчаявшийся на ход повседневных событий. Совершивший самоубийство - совершивший дерзкий акт и изменивший мир.

Это я ещё про импотенцию не пересказываю...

Самый вкусный кофе в городе. Чёрный, без всякого сахара и никакого молока, чтобы больнее. Терпкий вишнёвый пирожок: противный джем обволакивает такие чужие трясущиеся губы, залепляя возможность оправдаться за случившееся. Но улыбка на кассе убедила "в подарок": точно не лишним после всего пережитого.
Грязные столики на улице, с пожитками ночных бомжей из окрестных клубов, — единственное придуманное укрытие. Пивные бутылки, подсохшие корочки из пиццерии, на радость осторожным голубям, и забытые презервативы. Молодость, которой у Игоревича никогда не было, и уж точно не будет. Хоть всё тело горит в назойливых прыщах, но какое там: это морщины играются воспоминаниями. И запах чужих прикосновений. Но не стоит беспокоить криминалистов: Игоревич и без того знает, кто наследил на карте этого тела, пусть в именах привычная путаница.

Оторвать левую руку, ключицу, бровь с пяткой — и отдать другому. Не терпкий вишнёвый пирожок в подарок, но будто и не надо уже вовсе. Не твоё, забирайте. Сквозь бессонную мигрень начертать полный список: любое ухо, правый сосок, поясница, лодыжка с предплечьем, затылок и липкие от джема губы. Всё чужое, оставьте, сдачи не надо.

Через дорогу — просыпающийся парк, вокруг — проносящееся счастье, внутри — горечь будто бы последнего кофе. Обожжённое горло не досталось никому, хоть грудную клетку без спроса украли. Человек-ничто в осенней куртке — Игоревич застыл памятником на деревянной скамейке за столиком не прибранной никем молодости, в грязном мраморе не рассказанной никому истории. Слишком шумной в этой безвозвратной тишине пережитой потери такого чужого себя, абсолютно неинтересного, чтобы хотеть поделиться остатками даже с наглыми голубям.
#степаныч

сегодня умер альберт. или вчера. после бессонной ночи с дурно пахнущим послевкусием похмелья трудно быть уверенным. как и невозможно вспомнить режим работы магазина: уже стоит выдвигаться, или окажешься среди безмолвно молящих о пыльной бутылке дрянного будильника за плотно закрытой входной дверью, ничуть не похожей на неряшливо заклеенную коробку из-под обуви от ночной незнакомки. петрович по-приятельски двинул в бок бежевый картон. тот проскользил сантиметры окрашенной скамейки, отозвавшись глухим звуком обездвиженного тела, амортизируя неминуемость бытия шершавым хвостиком. самое время определиться, стоит ли прятать наспех сделанный гробик в камеру хранения, или очередная бутылка вина ничего уже на самом деле не исправит. солнце настырно вмешивалось в неторопливые рассуждения, пробивая лучами траурную защиту тёмных линз. вместо слёз — солёный пот, вместо литургии — колокольная отбивка разрядившегося телефона, будто призыв: пора выдвигаться навстречу будущему. стряхнув засаленным рукавом капли с лица, петрович схватил подмышку гладкую от скотча коробку и зашагал беспорядочной одиссеей к вынужденной цели.

сонная кассирша решила не замечать трагедию в картоне, лишь дежурно возмутившись сбившему все подсчёты "сдачи не надо". отвинтив прямо на входе дары местного диониса, петрович залил свой удушливый уроборос из тоски и жажды крепким ягодным напитком, причём куда больше положенного, до уже знакомой подступающей тошноты. вокруг нехотя проплывали шумные машины и безмолвные прохожие, кучкуясь в необъявленную траурную процессию, понуро отводя свои взгляды, каждый в собственной печали.

— как же теперь эдвард?

немолодая уборщица, нарочито безразличная к церемонии, завистливо заглатывала второй подход петровича к полупустой бутылке. единственный зритель жалкой панихиды, она довела взглядом зигзаги торопливой походки до закрашенной подворотни, и, умело прикончив остатки собственной трагедии в пластике из-под минералки, продолжила мести по пройденным асфальтам повседневности.

петрович настроил свой маршрут под глухой ритм не пустой коробки: ещё не потухшие фонари, уже не цветущая сирень, открытый подъезд, сломанный лифт, восемь лестничных пролётов, первый поворот направо, серебристый ключ.
...незнакомый глазной проём, чёрная обивка и чужой коврик. плотно закрытая дверь ожидаемо не поддавалась. не пытаясь совладать с неподходящей замочной скважиной, петрович, не дожидаясь отголосков жизни за недоступным проёмом, спустился этажём ниже. закончив с остатками утреннего вина, он водрузил стеклянный трофей рядом с собой, окинув взглядом пустоту слабо знакомой лестницы. подмышкой ощущалась непривычная лёгкость. веки тяжелели от безразличия к утерянному входу в ушедшее вчера. или ненаступившее сегодня: он уже ничего не помнил. но одно знал точно:

— эдвард обязательно справится.

или нет.
#степаныч

она всегда старалась, чтобы было красиво. даже среди всего этого, никитишна умело разливала в дешёвые стеклянные ("только не блядский пластик") бокалы по половинке белого. она так и не начала курить, потому что мундштука в местном ночнике не найдешь, а без него "сплошное блядство".

— он мне безумно нравился. это была та самая первая любовь, без всяких причин.

невзрачно улыбнувшись теплоте воспоминаний, никитишна вмиг помолодела на несколько недопитых глотков.

— сначала я была куда выше его. и когда он сидел за первыми партами, я обожала его затылок, даже больше, чем литературу и арифметику. потом, когда он начал догонять мой рост, я украдкой восхищалась его профилем, не обращая внимание на законы физики и химические соединения. ну а после, оказавшись впереди, придумывала его взгляд на несутулую только для него спину. каждое утро я превращалась в пубертатную принцессу, но на переменах не могла ни говорить, ни дышать: заклинание непонятной тогда ещё влюблённости парализовывало.

невозможность повязать воротник из салфетки на винный пакет слегка удручала никитишну, но несмотря на это, пролить даже каплю на обшарпанную скамейку позволить себе она никак не могла. "блядство".

— между звонками и переменами я безумно хотела, хоть он ничего не замечал. уже потом, через несколько лет, захотел и он.
чья-то квартира без родителей, от влюблённости не осталось и следа, лишь водка без тостов и повода. он не стал обожать мой профиль и восхищаться затылком, а сразу же добрался до трусиков, сражаясь с тонкой молнией ширинки. закружилась голова, и мечталось, что это не от алкоголя. он с трудом пытался стянуть узкие джинсы с моих дрожащих ног. и вдруг в пыльном свете люстры я выловила затуманенным взглядом его порванные кеды.

умело сорвав картонный угол сухого мерло, никитишна слизала с края несколько вырвавшихся капель. застыв на секунды воспоминаний, неторопливо продолжила:

— "мужчинам всегда смотрят на обувь", учила мама. и тогда эти дурацкие наставления эхом отбивались в голове, перекрикивая гул попсы и шумные кухонные разговоры. порванные кеды, которые он даже не собирался снимать.

заливая мускатные остатки бокалов красным, никитишна мудро заметили:

— "нельзя мешать бурбон и совиньон". это действительно важный совет. а обувь? тогда я не смогла. он не стал бы первым, не подумай. просто я ещё не знала другого значимого правила: не оставляй включённой родительскую люстру.
через несколько лет мы всё же трахнулись. на нём были лакированные туфли, без пылинки, он был трезвым и страстным, внимательным и долгим. и это был один из тех ужасных сексов, ещё до окончания которого вспоминаешь, а бывало ли когда-нибудь хуже.
#степаныч

не знаю, как оно так получается. но бывают режиссёры/ки (и дальше по списку: музыканты, соседки, друзья), работы которых глотаешь без всяких, не смотря ни на какие оцентки/рейтинги. койшёт — определённо одна из таких.
но самое интересное: она, кажется, вместила сюда всё то, о чём думалось где-то в 18. удивительно. точнее, пиздец. и пусть только на самом начале ещё, и явно буду порционно заглатывать, может даже за месяц, но к серии с сигаретами страшно даже подбираться: а вдруг там тоже ...?
"foodie love" на hbo.

(дальше — весь этот бред)
...тут же наоборот: наушники слушать невозможно. вот включаешь в плеере что-нибудь любимое, или быть может даже новое, но эти звуки вокруг, — альбомы незатухающих улиц, синглы перекрёстков, — всё это никак не в пользу студийных записей на стареньком айпаде. для начала крутишь громкость ближе к нулю, а после и вовсе прячешь в карман, подальше. и окунаешься в виниловую дискографию не засыпающего города.

пригнать сюда аккурат до пандемии — это что знакомиться с первой любовью друга: она уже вообще не та, но он рассказывает, мол, вот видел бы её в те самые грязные. манхеттен в частности — та же история. все вокруг только и говорят об эдеме "до", сокрушаясь коллапсом "сейчас". но так и ты раньше мог бухать круглые выходные и курить три кальяна подряд. да и та первая "до" ничего была. нам же остаётся только "сейчас".
манхеттен перманентно меняется, оставляя уникальное право всем новичкам категоризировать понятием "мой город". сейчас у него крутой постковид-виток: из сити выметается большинство консерваторов (потому что чёрные, потому что раньше порядок был, потому что блядь вокруг одни заговоры нахуй, скоро всех чипируют и на покраску отправят, я не знаю, какие же они ебанутые), а опустевшие апартаменты оккупируются студентками из луцка (да-да, там, где замок), "потому что в южн.бруклине скучно". этакий сквотинг обвалившихся рент, и в перспективе это интересно.

...симфония. вообще, нй — город акцентов. понимаешь: в минске ты сможешь отличить чижовку от аэродромной, но они будут на идентичном культурном пласте, и других вообще не существует. а тут даже лингвистически: каждый прохожий — отдельный трек языков и говоров. а помнишь, как там вечно даёбывали за "звонит-звонит" (будто вообще важно это ударение, если стоит предлог "не")? там ты не мог чёху без внимания раскрасить, тут милая дрэг-квин попивает из бутылочки на фоне цветущих деревьев, элегантно поправляя свой белоснежный парик. и вот на это никто, кроме меня, внимания не обращает, да и я всего-то умиляюсь.
каждый квартал — новые инструменты со своими партиями: ссоры, пробежки, сигналы, велосипеды, паровые трубы, сирены, смол-токи, инструменты, кофе-машины, автомобильные колонки, собаки и мусорные баки. это не синти-поп, это синти-сити. и надо иметь ужасный музыкальный вкус, чтобы променять всё это на очередную заезженную студийку проводных и не очень затычек. по крайней мере, при первом знакомстве. потом ведь ко всему привыкаешь, и быть может сам задумаешься, какой парик выбрать к очередному разливному.

p.s. а вообще, возродился банальный челлендж из юности. вы гуляли ночью по минску?..

солнце щебетало утренним холодком, раскидывая свои слепящие кудри по крышам проспавших малоэтажек. отблески лучей, будто мошкора, играли в паутине листвы, оседая в выемках тротуарных плит да на каньонах расслабленных морщин. рельеф икроножных мышц уверенно удерживал виртуозную позу данте тихих окраин, и лишь глазные яблоки под ритмом дрожащих век нарушали идиллию застывшего бюста из плоти и памяти. артерии потрёпанных наушников вырисовывали аорту из тени на мятой футболке. грубые вибриссы ровным диапазоном впитывали влагу мягкой серости из запахов кофейно-дымного завтрака, завершая окутывающий объём минорного сопрано. и как-то само собой завибрировало еле беззвучной сухостью губ непонятное "lascia ch'io pianga", плавно выводя элегантностью пальца крещендо в густом одиночестве глухого переулка. вытянув остатки табака из крепкой баттуты, петрович выдавил из себя столь многозначное "гх" метрономом осипшего баритона, плавно соскальзывая на сенсорный повтор разбитого экрана.
#степаныч

да, у меня тут выходной. потому такой поток спама. с другой стороны, перегруз постиками — как иллюстрация бессмысленности всего (этого).

с. рассуждает, куда бы он рванул на пенсию // выбор побережья для "наших" — перманентная тема (почему-то глубиной континента мало кто рассуждает) // с., возможно, заедет в город, в котором никогда бы не жил, уверен, вот только он в нём никогда ещё и не был // продолжили сегодня неторопливую беседу про любовь к (определённому) городу

смотрю на огни в морозном весеннем окне. для кого-то это мечта, для других — тюрьма. а так как этот канал начинался с урбанизма (на самом деле нет, но всё же), только не совсем: речь скорее об урбанфилинге: не о практиках, локациях, а за чувства в границах кварталов и переулков. то вот о чем я подумал.
говоря про город в плоскости "люблю/нет", правильно было бы расчертить трёхмерную диаграмму, где по одной оси — собственное состояние, по другой — люди и бытовые практики, по третьей — девственные впечатления, импульсные эмоции только въехавшего, взгляд "туриста". и вот в совокупе в каждый определённый момент чувство к городу — своя точка в этой системе.
с одной разницей. если плюсануть сюда концепт "бывшего" (как-нибудь за пламенем абсента расскажу), то город — это про накопление отношений, без обратного хода, которого, в отличий от "бывших" людей, нет. с городом в этом плане честнее: ты ему безразличен, он не играет с тобой, это ты с ним. и тут получается, что город нельзя разлюбить, или полюбить. твоё отношение будет болтаться в промежутке "больше-меньше". даже если он меняется быстрее тебя, или наоборот.
так что если ты говоришь, что ненавидишь нью йорк или любишь сан франциско, если тошнит от минска, но сходишь с ума по барановичам, то будь добр/а: нанести сразу свою точку чувств в системе координат, а потом поговорим, как тебе памятник ленина из окон метро местной пиццерии.